К поэзии вдохновляла и сама местность – леса, заливные луга в пойме реки Тобол.
– В свое время я Люгарина спросила: «Михаил Михайлович, понятно, что Ручьев звонкий как ручей, хоть он и нигде объяснений своего псевдонима не дает, а вы-то почему Люгарин?», – вспоминает Наталья Григорьевна. – А он говорит: «Ты знаешь, вышел в поле, такое небо высокое, птицы-жаворонки поют в поднебесье, благодать. Я в травы пахучие упал, и во мне зазвучало: «Люгари вы мои люгари…». Так я стал Люгариным». Я говорю: «А что такое люгари?». Он отвечает: «Я не знаю». Михаил Люгарин так и остался певцом деревни, незабудок, родной природы. И эту предельную искренность, задушевность, лиризм он пронес в творчестве через всю свою жизнь. Он интересно писал, но все же у Ручьева другой дар был, и в бригаде «Буксир» все признавали, что Ручьев был лидером, а Люгарин остался в его тени.
Покоряли Москву, а попали в Магнитку
Двух парней обуревала мечта прославиться, и образ ее был осязаем: журнал «Октябрь», где в то время публиковалось много стихов. Люгарин съездил в редакцию в 1929 году и получил от ворот поворот, а осенью 1930 года начинающие поэты поехали покорять Москву вместе.
Руководитель отдела поэзии журнала Николай Полетаев был удивлен, увидев в своем кабинете эту пару. Парень постарше с волосами до плеч (Миша не стригся год, чтобы выглядеть настоящим любимцем муз) и с мешком, полным листов со стихами за плечами. У его друга – невысокого красивого 16-летнего подростка с волнистыми волосами, количество стихов, переписанных аккуратным гимназическим почерком, было поскромнее. Редактор перебрал листки и сказал: «Я ничего не могу принять к публикации. Вы жизни не видели. Внедритесь в эту жизнь, поживите, покипите, и сама жизнь подскажет вам темы».
Два расстроенных поэта шли по Москве. Возвращаться в деревню не солоно хлебавши не дело – каждая курица будет смеяться над неудачниками. И тут на глаза попадается вывеска: «Вербовочный пункт». Здесь шла вербовка на строительство заводов и фабрик по всей стране. Плакат «Даешь Магнитострой!» покорил обоих, хоть ни один не представлял, где это находится. Боясь, что парни спасуют, вербовщик нахваливал: «Там город молодой, молодежи много!», а затем спросил: «Какая у вас профессия?». Люгарин, пока Ручьев учился в Кургане, плотничал, помогая отцу, и ему легко было сказать: «Я – плотник». «И я плотник», – вторил за ним Ручьев, хоть понятия не имел об этой профессии. В итоге, приехав в Москву с Урала, Ручьев и Люгарин сами того не зная, вернулись на Урал.
До чего ж это здорово было!
Той же самой осенней порой
как пошла вдруг да как повалила
вся Россия на Магнитострой.
Писал потом Ручьев в поэме «Любава». В этой круговерти оказались и наши друзья. От Карталов в Магнитку шла одноколейка, по которой вел вагоны паровоз, а обратно – второй, прицепленный в хвосте поезда. Михаил и Борис вышли из вагона и увидели степь, до самого горизонта усеянную палатками. В одной из них они будут жить. Слова «да жгли у дверей золотые костры на рыжих каменьях Магнитной горы» – романтичный поэтический образ, за которым реалии жизни. Ночи в октябре 1930 года холодны, рабочие вынуждены просыпаться до рассвета и разводить костер, чтобы хоть как-то согреться. К брезентовым стенкам палатки примерзали волосы, покрывались инеем пятки.
Двое друзей участвовали в копке котлована первой коксовой батареи и первыми уложили бутовые камни в ее основание. Вскоре Михаил был переведен на плотницкие работы, а Борис получил травму и вернулся в отчий дом – работал в редакции местной газеты, весной 1931 года отправился в путешествие по Средней Азии, а затем по просьбе друга вернулся в Магнитку и стал заведующим литературным отделом в газете «Магнитогорский комсомолец».
За Магнитострой литературы!
В Магнитке начала 1930-х бурно кипела литературная жизнь. Уже в первый год Магнитостроя 25-летний поэт Василий Макаров создал литературную группу «Буксир», в которую входило 5 начинающих писателей и 26 служащих, Ручьев и Люгарин были в числе первых.
Свой задачей молодые авторы Магнитки поставили «взять на буксир» стройку, вдохновлять на ударный труд, пропесочивать отстающие бригады. В газете «Магнитогорский рабочий» вышла публикация под псевдонимом Ручьев, печатались его стихи в литературном журнале «Буксир», первый номер которого вышел на Магнитострое 15 февраля 1931 года. На этот момент в «Буксире» уже порядка 60 писателей, в основном – рабочая молодежь. В 1932-м движение переросло в Магнитогорскую ассоциацию пролетарских писателей – МагАПП, которая возглавила сеть из 9 литературных кружков и 150 писателей и поэтов на разных участках стройки.
Магнитогорский поэт 30-х годов Павел Хорунжий вспоминал: «Мы – Борис Ручьев, Михаил Люгарин, Владимир Хабаров, Василий Макаров, Василий Кузьмичев и я – выступали в клубе горняков, в клубах других участков, на литературных вечерах. Лучше всех из нас читал стихи Миша Люгарин, его принимали всегда с распростертыми объятиями, громом аплодисментов – каждая строка его стихов была предельно искренней и понятной слушателям».
В поту – косоворотки,
Лицо – в пыли.
В висках стучала кровь.
Но, словно золотые самородки,
Мы находили строчки для стихов.
Писал Михаил Люгарин, и его слова были близки и понятны таким же, как он, молодым парням и девушкам, приехавшим на стройку из деревень.
«Буксировцы» собирали на учебу рабкоров, при завкоме ММК был организован кабинет рабочего автора, который вел приехавший на Магнитострой писатель и педагог Виктор Светозаров, сыгравший большую роль в организации литературной жизни не только Магнитогорска, но и Челябинской области. Хотя кабинет проработал недолго, но много дал писателям и рабкорам.
– Они понимали, что люди пишут плохо оттого, что не хватает образования, – поясняет Наталья Троицкая. – В «Магнитогорском рабочем» регулярно были объявления: «Сегодня состоится лекция преподавателя пединститута о творчестве такого-то писателя», старались расширять кругозор, потому что большинство авторов приехали из деревень, например, у Александра Лозневого было 3 класса церковно-приходской школы, хоть и писал он без ошибок. При кабинете была создана большая библиотека, где магнитостроевцы брали книги.
Деньги на библиотеку и издание журнала «За Магнитострой литературы», к трехлетию литорганизации выдал директор комбината Авраамий Завенягин. Литературная бригада, получившая к тому времени имя Максима Горького, начала создавать при литобъединении национальные секции: еврейская, польская, белорусская, татарская, украинская. Многие представители этих народов, прибывшие на Магнитострой, хотели писать, но останавливало незнание русского языка.
Чувствуя и в себе нехватку знаний, Борис Ручьев с Михаилом Люгариным и Григорием Диденко в 1932 году отправились на курсы литкружковцев в Свердловск. В музее хранится фотография: три серьезных, хоть и юных парня, бедно одетых, но с папочками, в фуражках. Затем Борис Ручьев принял участие в I пленуме Запсиборгкомитета Союза советских писателей в Новосибирске.
В 1930-е Магнитка стала точкой притяжения для многих журналистов и писателей страны. Сюда приезжал Василий Гроссман, многие сцены его романа «Жизнь и судьба» вдохновлены строительством нашего города. Бывал здесь молодой журналист «Правды» Борис Горбатов, участвовал в работе литбригады «Буксир» и входил в состав редколлегии журнала «За Магнитострой литературы» поэт Ярослав Смеляков, был литконсультантом молодых поэтов Магнитки писатель Николай Богданов. Именно он способствовал изданию поэм Аллександра Ворошилова «Первая победа» и «Песня о мировом рекорде», благодаря ему в 1931 году в издательстве «Молодая гвардия» вышел первый коллективный сборник литбригады «Буксир» — «Весна Магнитостроя», а в 1934-м он издал уже свой роман о Магнитострое «Пленум друзей». Приезжал сюда Аркадий Гайдар, агитировал на трудовые подвиги образом былинного богатыря Святогора Демьян Бедный, создавал свой роман «Время, вперед!» Валентин Катаев. Все эти и многие другие авторы подпитывали литературную жизнь Магнитки и увозили стихи молодых певцов Магнитостроя для публикаций в московских изданиях.
Время откладывало свой отпечаток и на литературную жизнь. Так, по рассказу еще одного магнитогорского литератора и нашего коллеги по «МР» тех лет Александра Лозневого, писатель и публицист Александр Бек попал в Магнитке в неприятную ситуацию. В 1937-м, в самом начале сталинских репрессий, он приехал к нам написать ряд очерков для «МР» о передовиках-металлургах. И тут начинаются массовые аресты, под которые попадают и герои его материалов. Вся работа – коту под хвост. Павел Коробов, на тот момент директор комбината, журналисту отказался оплачивать не только готовые материалы, но даже гостиницу и дорогу обратно. Деньгами на билет до Москвы его ссудили в «Магнитогорском комсомольце», где тогда работали Людмила Татьяничева и Михаил Люгарин.
Многие эти истории сохранились благодаря богатому архиву рабкора «Магнитогорского рабочего», дотошного архивариуса Николая Путалова, которым поделился с краеведческим музеем его сын Николай.
Литературный барак
«В палатке с зеленым оконцем» друзья жили недолго: уже через 2 недели Ручьев и Люгарин переселяются в барак, один из тех, что тут же сколачивали сами строители. Были они не намного лучше палаток: не утепленные, не прошпаклеванные, щели в палец – снег залетал. Спали на топчанах.
Поэтов-первостроителей от работы никто не освобождал, время для творчества они выкраивали из отдыха и сна. Среди общей полуграмотной массы строителей такие люди выделялись. Бывало, что ночью такого «ненормального» с точки зрения простого работяги посещала муза – он соскакивал, зажигал керосиновую лампу, что-то бормотал, скрипел пером, мешая спать остальным. В ответ летело крепкое словцо, а то и валенок.
Для таких неудобных личностей был выделен отдельный 112 писательский барак в районе нынешней остановки ул. Кирова. Он так же был построен из горбыля и щитов, но уже разделен на небольшие комнатки. Как вспоминал Б. А. Ручьев, «в зимние вьюжные вечера со всех концов широко раскинувшейся площадки, из бараков и палаток, еженедельно, а то и чаще стекались пешим ходом в барак десятки начинающих старателей слова и до поздней ночи читали новые стихи и рассказы, спорили и постигали азбучные истины литературного мастерства…».
Жил тут и организатор литературного движения «Буксир» и родоначальник магнитогорской литературной школы Василий Макаров со своей женой Клавдией, которая порой подкармливала вечно голодных молодых поэтов.
О 112 бараке писала Людмила Татьяничева:
В рассветный час, в полночный час
Он не спускал горячих глаз.
Там чуть не каждый мой сосед
Был журналист или поэт.
Жил в белой комнате своей
Магнитогорский чудодей,
Певец труда, любви, разлук —
Борис Ручьев.
Старинный друг…
В 1934 году 19-летняя Людмила Татьяничева, бросив учебу в Свердловском институте цветных металлов, приехала в Магнитку, примагниченная романтикой большой стройки. Юная, в туфельках на каблучке, в шляпке, Людмила пришла по направлению из отдела кадров в редакцию «Магнитогорского рабочего», располагавшуюся на ул. Пионерской, и ее, имеющую всего 2 курса высшего образования, сразу берут корреспондентом. А жилья нет.
В коридорах «МР» расстроенную девушку встретил Михаил Люгарин и без всяких вопросов повел в свою крохотную комнатку в бараке, где жил с женой Анной и маленькой дочкой Таней. Здесь она прожила несколько дней, пока решались вопросы с жильем. Благодарность к Люгарину Людмила Татьяничева пронесла сквозь всю жизнь, будучи председателем союза писателей, поддерживала переписку, помогала с изданием книг. К слову, Михаила Люгарина магнитогорские поэты младшего поколения звали дядя Миша – настолько добрый, простой в общении он был человек.
«Вернувшегося к осени 1931 года Ручьева оформили в Магнитке художником, – отмечал в своих воспоминаниях Михаил Люгарин. – Он писал плакаты, рисовал карикатуры на лодырей и прогульщиков, выпускал на участке стенную газету. Снова мы жили с ним вместе. Осенью 1932 года горком комсомола отозвал нас на работу в газету «Магнитогорский комсомолец». Мы стали самыми активными членами нашей литбригады «Буксир», вскоре переименованной в литбригаду имени Горького. У нас был свой журнал «Буксир», позднее названный «За Магнитострой литературы». Он не выходил без наших стихов и рассказов. Все чаще наши стихи появлялись в городских газетах, а затем в журнале «Штурм», выходившем тогда в Свердловске. Дошли наши стихи и до московских журналов «Огонек», «Красная новь», появились в альманахах «Рост». В 1934 году мы с Борисом Ручьевым получили билеты членов Союза писателей за подписью М. Горького, а в 1935 году Борис уехал в Свердловск, а меня отозвали на работу в редакцию молодежной газеты в Челябинск».
Вышедшая в 1932 году первая книга 19-летнего Бориса Ручьева «Вторая родина» – пульс времени. Два года спустя в своем докладе на съезде писателей Максим Горький называет Ручьева одним из самых талантливых и перспективных молодых поэтов СССР. Что интересно, зависти к успехам друга у Люгарина не было никогда. Их братские отношения описывает в своем стихотворении Борис Ручьев:
На одной подушке спали,
вместе пили «Зверобой»,
на работу выступали
с красным флагом – будто в бой.
Хлеб делили, соль делили,
жизнь делили, как табак,
и по графику носили
разъединственный пиджак.
Прощание с юностью
Недалеко от 112 барака находилось здание НКВД, поэты находились под неусыпным надзором. Для большинства из них этот надзор окончился трагически. В 1937-м был арестован и расстрелян Василий Макаров, затем арестованы Б. Ручьёв, М. Люгарин, В. Губарев, С. Каркас и другие.
В стране, рожденной Ильичем.
Для них под культовым бичом
Стал богом Сталин, а не Ленин.
Мы спохватились лишь сейчас,
Как в годы эти
Жили-были.
Чем больше презирал он нас,
Тем больше мы его хвалили.
За что хвалили?
Почему?
…Я знал Норильск.
Друг – Колыму, – писал Михаил Люгарин.
Хотя во второй половине 1930-х дорожки друзей разошлись – Люгарин работал в челябинской газете «Сталинская смена», Ручьев уехал в Златоуст, где был корреспондентом газеты «Пролетарская мысль», но рок 1937-го настиг обоих.
29-летний Михаил Люгарин был арестован в октябре 1937-го и после следствия, длившегося два с половиной года, приговорен к трем годам лагерей, после с 1940 по 1942 год находился в трудовой армии, затем выслан в Казахстан. В 1947 году вновь арестован и сослан в Норильск, где пробыл до 1955 года.
Земля Российская богата,
Но я бывал за той чертой,
Где летом солнце без заката,
Пунцовый снег
Пушист, как вата,
Зимует солнце
Под землей.
Писал он уже много позже о тех годах.
– Если бы не Завенягин, возможно, мы бы его не дождались, – утверждает Наталья Троицкая. – Аврамий Павлович во время своего визита в Норильск увидел Михаила Люгарина, перевел его работать в библиотеку, чтобы он сидел в тепле, книги выдавал. За счет этого он выжил.
Напомним, что Авраамий Завеняин после Магнитостроя возглавлял строительство Норникеля, а в конце 1940-1950-х годах был заместителем министра внутренних дел и осуществлял общее руководство промышленно-строительными структурами НКВД, в том числе Главным управлением лагерей горно-металлургических предприятий, был одним из главных руководителей атомного проекта СССР.
После окончания срока Люгарин вновь уехал в Казахстан, участвовал в освоении целины, работал заведующим сельхозотделом в редакции газеты «Коммунистический путь».
24-летний Борис Ручьев арестован в декабре 1937-го по тому же делу об в участии в Уральской контрреволюционной организации правых, что и многие магнитогорские поэты, и приговорен к лишению свободы на 10 лет с поражением в правах на 5 лет.
На домах у нас не вьются флаги,
здесь на флаг утрачены права,
жизнь идет, как на архипелаге,
ибо зоны — те же острова.
Писал Борис Ручьев во вступлении к своей поэме «Полюс», работу над которой начал в ссылке. Свой срок отбывал в лагерях на Крайнем Севере – Магадан, Колыма, Оймякон. Пострадал на тушении таежного пожара, лежал при смерти, чуть не лишился ноги, и до конца жизни ходил с палкой.
Два года после окончания срока он вынужден скитаться по северам, работать, чтобы как-то вернуться на большую землю, но Ручьев не потерял ни жажды жизни, ни желания творить. Мелким почерком писал стихи на чудом найденной бумаге и, многократно складывая, прятал между подошвой и стелькой лагерных ботинок. Сейчас они хранятся в магаданском музее, а в музее-квартире Ручева есть их копии.
Черный труд свой, не прокляв ни разу,
в жизни — никого не сбивший с ног,
горд я тем, что душу от заразы —
для друзей и родины сберег.
Пишет Ручьев в своей поэме «Полюс», изданной спустя много лет после смерти.
Не раз встречался
С горькою бедой.
Познал я встречи,
Пережил разлуки.
Но где б я ни был,
Был самим собой.
Не зарастут
Те тропы лебедой,
Где я прошел,
Где потрудились руки.
Вторит ему Люгарин. Лагеря и ссылки унесли немало здоровья у обоих и практически 20 лет жизни, самых продуктивных, самых зрелых, однако не принесли озлобления. Оба они не любили говорить об этой части своей биографии, но оба не таили зла на судьбу, на партию, на советскую власть. Однако страх новых арестов оставался с Ручьевым до конца дней.
Берегини
Борис Ручьев был хоть и невысоким, но красивым мужчиной, перед которым трудно было устоять. Ярко-васильковые глаза при темно-каштановых волнистых волосах, красиво очерченный рот. Как вспоминала поэтесса Римма Дышаленкова, когда он читал стихи, слова изо рта выпадали округленные, как яблочки. Дважды была в жизни поэта большая любовь – с первой женой, молоденькой учительницей Серафимой Каменских прожил он в Златоусте совсем недолго, буквально через пару месяцев спустя после свадьбы он был арестован.
Мужа своего из ссылки Сима не дождалась – уже в 1938-м написала отказ от него как от врага народа, но в суровых магаданских снегах Борис Александрович вспоминал о ней как о «красном солнышке», ставшем прообразом одноименной поэмы, и вел переписку, когда это стало возможным. Однако, после 12 лет разлуки вернувшись в Кусу, где жила Серафима, понял, что нельзя войти в одну реку дважды, и уехал во Фрунзе (Бишкек), где жила в то время семья его родителей.
Многие думают, что Любови Николаевне, второй жене, посвящена поэма «Любава», но она, написанная ранее, скорее была предвосхищением любви. Со своей Любавушкой, которую звал по-домашнему Любича, а она его – Борюшка, поэт познакомился уже в киргизской ссылке.
Бухгалтер по профессии, очень скромная, не блещущая красотой и довольно закрытая, Любовь Николаевна была настоящей берегиней мужа, и, судя по письмам, он тоже ее искренне любил, грустил, когда Любича с сыном Алешей уезжали отдыхать. Всю свою жизнь Любовь Николаевна посвятила мужу, а после его смерти была первым руководителем музея-квартиры Ручьева и главным хранителем памяти о нем.
Жена Люгарина Анна Васильевна ждала его изо всех лагерей и ссылок. Был Ручьев частым гостем уже в Магнитке, в доме по пр. Ленина, 98, где и сейчас висит памятная табличка. Анна Васильевна вспоминала: «Стены дома были дороги нам, хозяевам, не только тем теплом, что в себе хранили. Здесь дважды — в 60-е и 70-е годы, подолгу гостил друг Михаила Михайловича, поэт Борис Ручьев».
Большую часть жизни они провели вдали друг от друга, но при этом шли одной дорогой, так и оставшись вечными друзьями-поэтами. В 1956 году оба они написали прошение о реабилитации, Михаил Люгарин был в том же году реабилитирован, Борис Ручьев годом позже смог вернуться на свою «вторую родину».
Сохранилась их переписка 1950-60-х годов, замечательный документ, восхищающий мужеством, честным и чистым взглядом на жизнь, верностью многолетней дружбе, искренним желанием помочь друг другу. Были издания книг, признание, награды, но никогда не было зависти. В 1962 году выходит первый сборник Люгарина «Возвращение к незабудкам» с посвящением Ручьеву. Сам Люгарин приехал в Магнитку только в 1970-м. Когда по возвращении поэты встретились, они очень дружили, общались семьями.
Но недолго продолжалась эта дружба: 24 октября 1973 года 60-летний Борис Ручьев ушел из жизни. Михаил Люгарин пережил своего друга на 22 года. Однако и сейчас они вместе – могилы поэтов расположены рядом на Правобережном кладбище.
